АСАН И ЗЕЙНЕП
Набросок I
Жаркий крымский полдень. Море синее-пресинее; оно всё дрожит и переливается, играет тысячами оттенков... Чинары и тенистые орешники как будто замерли под палящим солнцем; они все собрались над прохладным ручьём, будто чего-то ждут... Мелкие татарчата, босоногие, бегают, закатав штанины, вдоль горной речки, перепрыгивают с камня на камень, плещутся и кричат что-то по-своему...
А вода неумолимо течёт в море...
У подножия горы, возле чинар — каменная стена, а в ней — конец железной трубы, из которой журчит вода; над трубой, на каменной стене, вырезан год, когда нашли воду. Это — такой себе родник!.. Сюда приходят молодые и пожилые татарки за водой... Сейчас весь аул как будто уснул, на плоских крышах никого не видно; у закрученных окон маячат тени хозяев, над крышей вьётся лёгкий дымок, а у дверей висят связки сушёного перца и табака...
В одной сакле двери открыты; сквозь них видна молодая татарка, сидящая на каменном полу и плетущая рыболовную сеть; тем временем её младшая сестра расплетает ей волосы и возится возле неё с миской ржавой, размешанной в воде краски, в которую она эти волосы мочит...
Мимо сакли по улице тянутся скрипучие, унылые повозки; их обгоняют пустые телеги каменотёсов. На дне одной из таких телег лежит молодой турок. Голова у него живописно повязана платком, на ногах — кожаные башмаки, перехваченные верёвками, а сам он — весь в белом, в каком-то холщовом лохмотье с матнёй и штанинами, облегающими ноги от колен до пят, что делает его стройным, как кипарис.
— Зейнеп! Зейнеп!..
Татарка, что сидела и плела сеть, едва завидев его издали, испуганно вырвалась из рук сестры и скрылась за дверью.
— Асан! Асан! — прошептала она ей...
Сестричка с мелкими косичками и в круглой вышитой шапочке выглянула из сакли и ответила каменотёсу: «Зейнеп пошла за водой».
— Врёшь, — буркнул он и грозно сверкнул глазами на девочку. Потом он снова лёг на живот и равнодушно дёрнул поводья.
Лошади рванулись и побежали дальше, вниз по склону. Асан ещё раз лениво оглянулся на саклю и затянул какую-то песню.
Он начал мечтать о Зейнеп... Почему это Зейнеп боится его? Такая красивая, быстрая и ловкая, с глазами, испуганными, как у серны, но гордая, что и не подступиться!.. И не посмотрит никогда!
Её отец — зажиточный хозяин, у него роскошный сад и огороды, табачное поле и большой виноградник... У него только две дочери... Но — глаза, её глаза!.. Больше всего они влекут Асана... Он и сам не понимает, что с ним происходит, когда он их видит: кажется, подхватил бы её на руки и унёс бы в горы, сделать своей женой...
Но как только подумает, что он — бедный каменотёс... Ради него, бедного каменотёса...
II
Зейнеп не думает об Асане. Она просто страшно его боится. Пойдёт за водой, где тенистые чинары, — набирает воду, — и вздрагивает, если слышит чьи-то лёгкие шаги... Или выйдет к морю, сядет на берегу, обнимет голову руками, — слушает море... А оно шумит, шумит без конца... Бывало, незаметно подкрадётся к ней сестра, схватит за шею — и она вся замирает, холодеет...
Не разговаривала с «ним», а вот знает, чувствует украдкой, что он её полюбил... Но ей — всё равно... О нём она не думает!.. Ей милее море — вот какое оно красивое и стелется, милее звёзды; милее родная сакля...
А до него ей безразлично, безразлично!.. Как прекрасная чинара, выросла она у отца, слушала море, смотрела на звёзды... Тёплые крымские ночи радовали и утешали её. Маленькой — пряталась среди разноцветных камешков, что приносила ей волна, — прыгала по скалам, скрывалась в орешнике или в ветвях грецких орехов, что росли над родником. А теперь...
Должна ходить степенно, закрываться зелёной китайкой от чужих, — остерегаться Асана... Прощай, её воля!..
Однажды целая компания знатных господ прискакала к роднику напоить лошадей. Все они говорили не на их языке; только один богатый молодой татарин, в одежде, расшитой золотом, был среди них. Он вежливо попросил у неё воды. А она — засмотрелась на его одежду, на кудрявые волосы, выбивавшиеся из-под шапки, на чёрные брови... Его звали Урсин. После этого он не раз приезжал к её отцу выбирать себе лошадей из табуна. Оставался у них надолго и завладел её сердцем: с того времени она потеряла своё спокойствие, свою волю, свою девичью беззаботность...
А тут на пути встал Асан, — стал батраком у её отца на винограднике!.. Всё время, пока служил, ходил он по огороду так, чтобы встретиться с ней. Выйдет ли она даже из двора на улицу, — он следит за ней и ведёт лошадь напоить; войдёт ли в саклю, — а он уже стучит в дверь, просит у её матери табаку за работу или у отца за выпивку. И везде, везде, куда бы она ни пошла, встречает его...
Однажды вечером ей было как-то тоскливо. Солнце уже село за горы. Сумерки растеклись по скалам и долинам. А она всё стояла у плоской крыши и будто во сне смотрела на море... Молчала и утопала в розовых мечтах... Ей представлялся Урсин её мужем. Его глаза... слова...
И вдруг под саклей что-то зашуршало... «Урсин!» — подумала она. Он, как кот, легко вскочил на камень; с камня — на крышу, к ней... Зейнеп молча прижалась к нему, и они исчезли с крыши, взявшись за руки...
На винограднике возился с побегами Асан. Он видел, как двое — Зейнеп и Урсин, — крадучись прошли в глубь сада. Но промолчал...
III
Прошло несколько дней.
Днём — жара, ночью — луна и звёзды, и тихое, ласковое тепло на дворе... А сегодня — как назло, выдалась чудесная, необычайно ясная, лунная ночь!..
Зейнеп — неспокойна; отец и мать ничего не знают о том, что у неё было с Урсином. Она им ничего не сказала...
Где-то в самой глубине души она прячет тайну счастья. Великого, полного, безмерного счастья!..
Что так бывает в жизни, она и не знала!.. Всё случилось словно во сне, и теперь она уверена, что Урсин её любит...
Возле сакли, где она задумчиво сидела, появилась тень. Свет луны заслонила от неё фигура Асана. На его лице было бешенство, глаза бегали, он задыхался и шипел, как змея:
— Пойдём, пойдём, посмотрим!.. — И он схватил её за руки и силой потащил куда-то, зажав ей рот рукой.
Воля её не сопротивлялась его намерениям. Ужас так сильно парализовал её, что о каком-либо сопротивлении не могло быть и речи. Как овечка, пошла она за ним.
А он вёл её всё дальше и дальше, в огород, за каменную стену, усыпанную битым стеклом, вверх, по дороге к помещичьему имению, что было недалеко. Тысячу раз раньше проходила Зейнеп мимо той усадьбы и никогда не интересовалась, как живут там люди. А теперь Асан, неведомо зачем, тащил её туда против воли. Она не могла понять, зачем и почему... Не могла осознать, что ему нужно от неё... Причём тут эти господа?.. Наконец он привёл её к дому и остановился возле помещичьей веранды, оплетённой глициниями. Тёмная ель укрывала их обоих ветвями.
— Смотри, — прошептал он и кивнул головой в сторону веранды.
Зейнеп испуганно посмотрела. Прямо на фоне луны, на оттоманке, сидел Урсин, а у него на плече дремала, прижавшись к нему, немолодая, но ещё красивая дама...
Зейнеп молча вырвала свою руку, вдруг сорвалась с места и как безумная, бесшумно побежала прочь, в тёмный парк. В парке она перескочила через ограду, за оградой — речка, и не оглядываясь, побежала в горы.
Она бежала так, словно за ней следили и ловили её тысячи рук, или хотя бы гнались верхом... Со скалы на скалу, из оврага на камень, всё выше и выше, туда, где торчат самые высокие горные пики, голые, как пустыня. Зелёное покрывало сползло с головы, золотые монеты на шее порвались и рассыпались, а маленькие туфельки всё бежали и мелькали то тут, то там, в ярком лунном свете. Наконец она исчезла за поворотом гор, и на вершинах воцарились тишина и одиночество...
Только лунный свет грустно-грустно щупал серые складки и выступы скал и круглые камни над горным водопадом.
Маленькое, едва заметное облачко зацепилось за самый острый пик, окуталось серебром, уставилось в горизонт... Далеко-далеко, там, на краю света, тонкой ниточкой засверкало море... В широких долинах и на склонах, спускавшихся к самому берегу, едва мерцали огоньки аулов...
Зейнеп уже не видела их, не вернулась к ним. Не вернулась к отцу, к матери, не вернулась к Асану и к помещичьему дому. Вся красота божьего мира вдруг исчезла для неё, — как будто пересохла... И бездна невыразимого отчаяния разверзлась перед её глазами, как тёмная горная пропасть, что ночью ждёт свою жертву... В безумии у неё осталась лишь одна мысль — покончить с собой!..
Долго потом искали девушку её родные. Обходили горы, спускались в пропасти, лазали по водопаду, даже нашли зелёное покрывало и рассыпанное ожерелье... Но Зейнеп так и не нашли...
Так и не узнали, наткнулся ли на неё где-то дикий зверь, ушла ли она в никуда, или её унесли волны водопада в то широкое, бескрайнее море, которое она так любила...